Сегодня, дорогие мои читатели, я хочу поделиться с вами текстом о том, какие у меня отношения со страданиями. Имеются в виду в основном страдания душевные, потому как в силу своей профессии я обычно имею дело именно с ними. Хотя бывают, конечно, и исключения, особенно у тренера по хатха-йоге, сами понимаете.
Когда мои деревья были большими, а моя трава — зелёной, иметь дело со страдающим человеком означало для меня облегчать его страдания. Более того, ещё пару лет назад облегчать чужие страдания вообще-то доставляло мне удовольствие. Наверно, это потому, что у меня была прочная спасительная иллюзия, что у меня это хорошо получается. Надо сказать, мне до сих пор временами так кажется — не исключено, что это потому, что в подходящих ситуациях у меня действительно хорошо получается. Это выглядит примерно так: сейчас мы тебе поможем, родной, потерпи немножко. Так полегче? Вот и хорошо.
Потом у меня в жизни был такой период, когда страдания других людей (или, вернее сказать, их дискомфорт, поскольку страдание всё-таки очень сильное слово) вызывали у меня разнообразные неприятные ощущения, от тупой тоски и подавленности до раздражения. Думаю, в основном это происходило из-за сложившейся за годы облегчения чужих страданий банальной установки, что если какой-то человек страдает при мне, моя задача в любом случае состоит в том, чтобы что-то с этим сделать. Он же не просто так именно при мне страдает. В некотором смысле это действительно так: в большинстве случаев люди не просто страдают, они страдают кому-то. Как у Чуковского: «Ну, Нюра, довольно, не плачь! - Я плачу не тебе, а тете Симе». Я не могу этого не считывать. Думаю, в этом отношении я похожа на большинство людей. Когда я загоняюсь на эту тему, это выглядит примерно так: оставь меня, старушка, я в печали, перестань мне тут фонить своим дерьмовым настроением, я-то ЧТО ТУТ МОГУ ПОДЕЛАТЬ?! В этом месте я частенько срываюсь на крик, внешний или скрытый.
А потом в какой-то момент я сильно расслабилась и практически перестала на эту тему загоняться. Даже толком не поняла, в какой. Всё пытаюсь поймать, сформулировать, хотя бы задним числом. Думаю, для меня очень важно было понять, что страдания другого человека ни к чему меня не обязывают, что реакция моя на них — сугубо моё личное дело, а ещё — что она может быть ситуативной и разнообразной. Ну да, он страдает, потому что что-то хочет. Да, в силу своих личных особенностей (кое-кто из моих биологически ориентированных друзей отметил бы, что в первую очередь в силу своего пола), обычно я предпочитаю влезть в этот процесс, услышать, чего именно он хочет, пообщаться на эту тему, прикоснуться к нему, живому, чего-то желающему. У меня никогда нет того, что он хочет, это тоже правда. Это, кстати говоря, недавнее открытие, последнего года. И, тем не менее, это никак не пофигу, что он страдает при мне, что он говорит со мной. Он призывает меня. Это ответственность, хотя и не та, которую возлагаешь на себя, когда мнишь себя всемогущим. И это очень странное действие - идти на этот призыв, зная, что он всегда к тебе и одновременно никогда не к тебе, и стараться не упустить из виду ни того, ни другого момента. Не дать себе свалить под спасительным предлогом, что это всё не ко мне и при чём здесь я. Не дать себе стать Господом Богом, у которого действительно что-то есть. Вот так и живём. И работаем. Ну, то есть стараемся жить и работать, конечно.
А ещё человеку можно отказать в этом его призыве. Он тебя призывает, а ты ему — извини, не до грибов сейчас, Петька. Такое бывает. Не так уж и редко. «Сын зовёт — агу-агу, мол, побудь со мною, а в ответ — я не могу, я посуду мою». Это важно, что можно отказать. И это для меня самое сложное. Потому что часто люди не понимают, что когда они при ком-то страдают, они этого человека зовут побыть с ними. Им кажется, что они так просто страдают, в пространство. Мне часто кажется, что отказ в такой момент их обидит, расстроит и разозлит, и я часто не знаю, в какой форме его выразить. Я тренируюсь выражать. Говорить, что я вообще-то тут и хочу как-то участвовать в процессе — по-разному. Иногда получается.
Надо сказать также, что мне перестало доставлять удовольствие облегчать чужие страдания. Теперь мне доставляет удовольствие другая штука — быть рядом с человеком, когда он что-то переживает. Это для меня гораздо больше, чем всякая там реанимационная деятельность. И случается гораздо чаще.
Был ещё такой смешной переходный момент, когда я пыталась у людей спрашивать, помочь ли им сейчас и если да, то чем. С некоторыми это даже прокатывает, но с большинством это дохлый номер. Если человек в тревоге, тоске или там гневе, ему совершенно не хочется рефлексировать и осознавать какие-то там свои потребности. В гробу он видал эти потребности, откровенно говоря. Я по себе знаю. Так что в какой-то момент я перестала подстраховываться. Чёрт с ним. Я просто делаю то, что считаю нужным. Если человеку это будет неприятно, он меня остановит. Если мне по каким-то причинам не захочется продолжать, я остановлюсь сама. Твержу себе эту мантру всякий раз, когда осмеливаюсь протянуть руку к другому человеку. В прямом или переносном смысле. Вроде работает.
Вот такая примерно история.
RSS Канал
Твиттер
Сегодня у нас был замечательный семинар, посвящённый нарративной практике и возможностям использования нарративного анализа в работе с людьми. Семинар продолжался три часа и включал в себя вводные замечания в лекционном формате (примерно полтора часа) и практику анализа текстов в трёх аспектах: практика интервьюирования, диагностика описанной в истории ситуации и возможные терапевтические изменения истории. Мои собственные выводы по итогам семинара таковы:
Рубрики 
Теги: 
